Осень 1941. Воспоминания Лидии Кирилловны Филимоновой
Прошло 70 лет, но забыть этого невозможно. Как очевидец этих исторических событий, могу рассказать о некоторых эпизодах того времени. О том, что мне довелось пережить и перечувствовать будучи ребенком 14-ти лет. Помню и боевые действия возле нашего дома и рядом, в Рогожинском поселке. Моего папу по возрасту зачислили в штаб противовоздушной обороны. Мы, дети, тоже не могли усидеть дома, и вместе со взрослыми рыли траншеи и оборонительные укрепления. Когда началась война, я была в пионерском лагере, но вскоре нас развезли по домам. Враг стремительно приближался. Все взрослое население было призвано на войну. Мы слышали, что Орел немцы взяли без боя, потому что жители этого города не готовились к встрече врага, а в Туле руководство города призывало копать окопы, укрепления. Мы с братом еще в июле ходили копать окопы за городом. Кроме того, в конце июля мы рыли у себя в саду бомбоубежище. Оно было в рост человека, буквой «Г». В августе-сентябре нас со школой возили убирать урожай в Тепло-Огаревском районе. В колхоз нас везли на лошадях. Сначала мы пололи, а в конце августа - сентябре собирали картошку. Грядки были очень длинные. Порою мы теряли друг друга из виду. Нас было 4 девочки, я была за старшую. Собранную картошку забирали тоже повозками, запряженными лошадьми. Работали с утра до сумерек, без обеда. Нам была установлена норма, которую мы боялись не выполнить. И вот однажды, 29 сентября, вечером, мы вернулись в свое общежитие. Там никого нет. Мы в столовую – там ужином не пахнет. Никого нет. Девочки заревели. Я вышла на улицу и увидела в сумерках вдали, бегущую женщину. Она плакала, спотыкалась. Я крикнула ей: «Где все?» Она кричит: «Дочка, милая! Бегите скорее отсюда! Немцы рядом!» Что нам было делать? На дворе ночь, мы голодные в далеком совхозе… Я предложила девочкам лечь спать, а на рассвете уходить. А куда уходить? С какой стороны нас подвозили? Я в эту ночь не спала, думала, как нам добраться до Тулы. На рассвете мы пошли. Шли наугад. При любом шорохе мы прятались в кустах. Вдруг мы услышали машину. Мы спрятались в овраг. Но машина оказалась нашей, с военными. Это отступали войска. Они нас не заметили, как мы им не кричали. Опять пошли пешком. К полудню мы добрались до Теплого. На улицах тишина. Мы вышли на дорогу. По ней шли беженцы. Многие шли семьями с лошадьми, везли на телегах, детей, скарб. Мы пошли с ними, но мы отставали от них, т.к. были голодны и устали. Иногда проезжали полуторки с военными – хмурыми, подавленными. Одна из таких машин вдруг остановилась, дала задний ход. Остановилась возле нас. Кто-то из машины скомандовал: «А ну, быстро садитесь!». Мы забрались в машину. Так, 30 сентября, к вечеру я добралась до дома. Мама была в слезах, т.к. она знала о наступлении немцев и боялась за меня.
Начался тревожный октябрь. Фашисты бомбили южные окраины Тулы – Рогожинский поселок пылал заревом пожаров, под обстрелом была тюрьма, винный завод. Все это было совсем рядом с нашим домом. Многие наши соседи уехали еще в августе. Но у большинства было хозяйство, скот. Поэтому они остались. Все жители Тулы откликались на призыв руководства города – рыли траншеи, возводили укрепления. Тула не собиралась сдаваться, она «ощетинилась». Мой папа был переведен в Тульский рабочий полк. 23 октября рабочий полк был направлен на передовую – в Рогожинский поселок. Штаб рабочего полка находился на ул. Коммунаров, 84. Там до войны находился «учкомбинат» (совр. 3 корпус ТулГУ). Папа уходя сказал нам, что они будут окапываться. К обеду мама сварила щей и попросила отнести папе горячей еды, т.к. у него был больной желудок. Я взяла бетон и пошла вдоль ул. Коммунаров.
Прошла винный завод, школу. Дальше было поле. Затем я дошла штаба и спросила где мой папа. Один мужчина подсказал мне идти вдоль артучилища в глубь Рогожинского поселка (в районе совр. Ул. Шевченко), куда я и пошла. Там я увидела людей, среди которых был мой папа. Они рыли траншею. Он обрадовался мне, и они с товарищами пообедали, а я в это время взяла лопату и стала рыть землю. Так повторялось еще несколько дней - 24, 25 и 26 октября, когда папа запретил мне приходить к ним в окопы. В тот вечер мы как обычно легли спать, закрыв ставни и занавесив окна для светомаскировки. Вдруг к нам кто-то сильно постучал. Мама вышла и увидела мужчину, который дрожащим голосом поросил попить. Мама вынесла железную кружку, мы из любопытства вышли за ней. Мужчина жадно выпил воду, перевел дыхание и рассказал нам, что работает вагоновожатым 4 маршрута, который ходил от водонапорной башни (стадиона) на Косую гору. В 11 часов ночи он отправился в очередной рейс, отвез рабочих на металлургический завод, они вышли, а обратно пассажиров не было. Когда он ехал обратно, в районе Ивановских дач его остановили трое немецких разведчиков с автоматами. Двери у трамваев тогда были открытыми, и фашисты вскочили в вагон. На ломаном русском они спросили, сколько в Туле военных. «Очень много! Даже пришло подкрепление» - ответил находчивый водитель (в Тулу в тот еще не успели подойти войска). Убивать его разведчики не стали, соскочили из трамвая и скрылись. Потрясенный мужчина бросил вагон и пешком, по обочинам добрался до города. Закончив свой рассказ, он ушел. Мы сильно разволновались. На рассвете мама попросила меня сбегать к военным и рассказать об услышанном. Я побежала в штаб и передала рассказ водителя трамвая. Трое людей, одетых в полувоенную форму выслушали меня и поблагодарили за ценную информацию.
26 октября по нашим домам ходил милиционер и просил по возможности покинуть город в связи с осадным положением, то же самое говорили по радио. Мой 17-летний брат сказал маме, что не хочет быть «под немцами» и уехал к родственникам за Урал. Затем он пошел в армию и погиб под Смоленском в августе 1943 года.
29 октября началась страшная стрельба. Большую часть времени мы просидели в своем бомбоубежище. Иногда мама готовила поесть в доме. В нашем саду росла старинная груша, очень высокая. Мы даже не залезали на нее за плодами, ждали когда они упадут. И вот на эту грушу 29 октября залез фашистский снайпер. Мы в это время были в бомбоубежище, и когда мы хотели выйти, он начал стрелять. Но, слава Богу, ни в кого не попал. Сестра нашла палочку, надела на нее шапку и выставляла наружу. Долго после этого сидели, он замолчал. После этого только выбрались наружу. Фашистские снайперы залезали также на тополя около винного завода, и на Всехсвятском кладбище, со стороны ул. Тимирязева и обстреливали улицы, причем стреляли только в мужчин и стариков, женщин и детей не трогали.
В ночь с 29 на 30 октября и все утро также была ужасной. Все ночь шли бомбардировки, слышался вой самолетов и стрельба зениток. Когда рассвело, мы вылезли из бомбоубежища уставшие после страшной ночи и легли спать в доме, т.к. канонада прекратилась. В час дня я проснулась. Стояла тишина, стрельбы не было слышно. Мама очень беспокоилась за папу, ведь он был на передовой, в Рогожинском поселке. И она опять попросила меня: «Дочь, может быть, ты отнесешь папе покушать?» В тот момент мы не знали, что немцы почти заняли Рогожинский поселок. Она кое-что собрала, и я пошла привычной дорогой – по ул. Коммунаров до артучилища и завернула за ним налево. Было затишье. Подойдя к папиным окопам, я увидела, что там никого нет (позже папа рассказывал мне, что 29 октября Тульскому рабочему полку пришлось отступить к поселку Красный перекоп). Я испугалась и стала кричать «Папа, папа!». Тишина. Стою и думаю, то ли вернуться, то ли пойти вдоль траншей, может быть они там. Вдруг я услышала гул. В то время все пространство от совр. Ул. Шевченко до самого «Подземгаза» (Менделеевского поселка) было открытой местностью, испещренной буграми. Посмотрев в сторону нарастающего гула я увидела, что со стороны «Подземгаза» идут танки. Они то исчезали за буграми, то появлялись вновь. Сначала я думала, что они наши. Я начала из считать их – один, два, три… Когда я дошла до цифры семь, передний танк повернулся, я я увидела на его борту фашистский крест. Я бросила щи и бросилась бежать обратно к ул. Коммунаров и побежала в штаб рабочего полка. Там тоже никого не было. Я побежала домой. Добежав до винного завода, я услышала топот копыт. Я увидела нашу конницу. Она шла по тротуару мимо винного завода. Я встала и начала махать им, чтобы они остановились, и рассказать о немецких танках. Но военные проскакали мимо меня, не обратив никакого внимания. Я опустила руки и заплакала от страха и обиды. Вдруг последний конник остановился передо мной. Конь встал на дыбы и заржал. Он спросил меня: «Девочка, что случилось?» Я рассказала о танках. Он поблагодарил меня и приказал бежать домой. Бежать я уже не могла. Кое-как на непослушных ногах я дошла до дома. Не прошло и 10 минут, как к нашему дому подвезли пушку. Ее развернули в сторону стадиона и сразу же начали стрелять. Наш дом задрожал, и начали трескаться стекла. Потом подъехала «катюша», объехала пушку и нацелилась в сторону Рогожинского поселка. В течение нескольких минут она давала мощнейшие залпы. Я смотрела на происходящее как завороженная. Израсходовав боекомплект, «катюша» моментально уехала, т.к. она должна постоянно менять местоположение после выстрелов, чтобы ее не подбили. После этого обстрела немецкие танки в город не пошли, но один танк, заехал на стадион. Как потом рассказывал наш знакомый комендант стадиона «Пищевик», немецкий танк заехал на футбольное поле (оно тогда было незагороженным), потом заехал на трек, постоял, покрутился и выехал в направлении центрального входа на стадион у водонапорной башни. Он попытался проехать в ворота, но застрял, начал рычать. В это время его подбила наша пушка. Этот танк так и остался стоять в воротах до весны, и мы бегали смотреть на него.
В это время Рабочий полк держал оборону на месте совр. «Тулэнерго», папа рассказывал, что потери были очень большими.
В районе парка тоже шли бои. Мои знакомые ребята, которые жили в проездах напротив винного завода (на месте памятника Л. Толстому), по своим огородам ползали к нашим бойцам и приносили им еду и воду.
Записано со слов Л.К. Филимоновой в ноябре 2011 года
P.S. Лидия Кирилловна умерла в феврале 2016 года