Воспоминания о Туле. Из дневника Игоря Венедиктовича Фролова.
"Когда вспоминаю отца, всегда чувствую раскаянье- мне все кажется, что недостаточно ценил и любил его.
Всякий раз чувствую вину, слишком мало знаю его жизнь, особенно молодость,
слишком мало заботился узнавать её, когда можно было!"
И.А. Бунин "Жизнь Арсеньева"
У меня к старости появилось точно такое же чувство. Очень сожалею, что почти ничего не знаю о жизни отца, ни о детстве, ни о юности, ни о остальном времени (НЭП, тюрьмы лагеря).
Не знаю я о жизни прадеда, прабабушки - Елизаветы Андриановны Щёкиной, деда - Николая Михайловича Салищева и бабушки- Анны Ивановны. Знаю только, что они были купеческого звания. Дед имел лавку , вероятнее магазин скобяных товаров. Прабабушка Лиза - из бедной семьи, жила где-то в саду, много стирала и застудила руки. Всю жизнь её мучил ревматизм, седеть она начала в двадцать восемь лет...Муж её, Щёкин, был купцом.
Бабушка Аня была красива, вышла замуж за купца Николая Михайловича Салищева. ведущего торговлю то ли в лавке. то ли в магазине скобяного товара. бабушка была милейший и добрейший человек. Каюсь, я иногда незаслуженно обижал её... Не знаю я о жизни прадеда, прабабушки - Елизаветы Андриановны Щёкиной, деда - Николая Михайловича Салищева и бабушки- Анны Ивановны. Знаю только, что они были купеческого звания. Дед имел лавку , вероятнее магазин скобяных товаров. Прабабушка Лиза - из бедной семьи, жила где-то в саду, много стирала и застудила руки. Всю жизнь её мучил ревматизм, седеть она начала в двадцать восемь лет...Муж её, Щёкин, был купцом.
Тула. Часть 1.
Родился в Туле - 18 октября 1923 года в большом доме бабушки на Трудовой улице 4 (бывшая Рубцовская), "втекающей" в главную - Советскую (бывшую Посольскую).
Видимо шёл апрель 1927 года... Помню - солнце высветило самую большую комнату, вероятно столовую. Мне три с половиной - четыре года. Кто-то поставил меня на стул около большого высокого окна. На мне девичье платьице салатового цвета. на голове светлые волосы, завязанные бантом. Маме, бабушке и тётушке я читаю стихи о скворчике, прилетевшем весной с чемоданом и скворчихой на весеннюю квартиру.
Взрослые в восторге. А я уже на широком подоконнике. За окном новая для меня, заманчивая жизнь. Дома, прохожие, сырая мостовая. Женщины говорят, что в доме напротив у сапожника умер сын. Я уже понимаю, что смерть - это вечная потеря и мне хочется заплакать.
Моё внимание привлекает проснувшаяся и ползущая по окну муха. Я ловлю её и нечаянно убиваю...Она погибла...И тут начался страшный плач...Я - убийца. Меня долго успокаивали, но я понимал, что произошло непоправимое, и отчаянно ревел. Наконец, меня отвлекли: за окном шёл Иванушка-дурачок - мальчик неопределённого возраста, обвешанный ленточками и какими-то игрушками. В руках у него кукла и он баюкает её. Мне жаль этого мокрого и, вероятно, голодного человека и я снова плачу.
Недавно прочитал одного из любимых писателей отца - С.Т. Аксакова "Семейная хроника" и "Детские годы Багрова - внука". Аксаков пишет, что в детстве и даже гораздо позднее он очень часто плакал. у меня всё иначе. Я в младенчестве, как говорила бабушка, плакал, когда видел сваренную для меня манную кашу. Кричал во всё горло, и все домашние дули на неё, чтобы быстрее остывала. после шести-семи лет плакал всего два-три раза. Если бы вы знали, как тяжело переносить обиды и горе без слез...Это моя беда: я не могу плакать.
В Туле нас после революции не трогали, т.к. в нашем доме поселился начальник или сотрудник ЧК - Зверев. Он и тётушку устроил в ЧК - секретарём-машинисткой. Поэтому, когда к Туле подходил Деникин, семья собиралась бежать с красными. Но Деникина не допустили до Тулы...
Помню высокого крепкого старика с большой седой бородой - он с женой - тётей Верой какое-то время жил у нас. Это был брат моего деда - дядя Вася. Старообрядец - он утром, встречая меня, ласково гладил по голове и говорил :"Деточка, помни, что послушание дороже поста и молитвы..."
В нашем доме за большой кухней была мастерская. Её сдавали Степановым-Логуновым. Никита Иванович - глава семейства был толстовцем, потом семья стала баптистской. Делали они свечи для церкви. В мастерской однажды возник пожар, все боялись за дом, но обошлось: его вовремя потушили.
Видимо шёл апрель 1927 года... Помню - солнце высветило самую большую комнату, вероятно столовую. Мне три с половиной - четыре года. Кто-то поставил меня на стул около большого высокого окна. На мне девичье платьице салатового цвета. на голове светлые волосы, завязанные бантом. Маме, бабушке и тётушке я читаю стихи о скворчике, прилетевшем весной с чемоданом и скворчихой на весеннюю квартиру.
Взрослые в восторге. А я уже на широком подоконнике. За окном новая для меня, заманчивая жизнь. Дома, прохожие, сырая мостовая. Женщины говорят, что в доме напротив у сапожника умер сын. Я уже понимаю, что смерть - это вечная потеря и мне хочется заплакать.
Моё внимание привлекает проснувшаяся и ползущая по окну муха. Я ловлю её и нечаянно убиваю...Она погибла...И тут начался страшный плач...Я - убийца. Меня долго успокаивали, но я понимал, что произошло непоправимое, и отчаянно ревел. Наконец, меня отвлекли: за окном шёл Иванушка-дурачок - мальчик неопределённого возраста, обвешанный ленточками и какими-то игрушками. В руках у него кукла и он баюкает её. Мне жаль этого мокрого и, вероятно, голодного человека и я снова плачу.
Недавно прочитал одного из любимых писателей отца - С.Т. Аксакова "Семейная хроника" и "Детские годы Багрова - внука". Аксаков пишет, что в детстве и даже гораздо позднее он очень часто плакал. у меня всё иначе. Я в младенчестве, как говорила бабушка, плакал, когда видел сваренную для меня манную кашу. Кричал во всё горло, и все домашние дули на неё, чтобы быстрее остывала. после шести-семи лет плакал всего два-три раза. Если бы вы знали, как тяжело переносить обиды и горе без слез...Это моя беда: я не могу плакать.
В Туле нас после революции не трогали, т.к. в нашем доме поселился начальник или сотрудник ЧК - Зверев. Он и тётушку устроил в ЧК - секретарём-машинисткой. Поэтому, когда к Туле подходил Деникин, семья собиралась бежать с красными. Но Деникина не допустили до Тулы...
Помню высокого крепкого старика с большой седой бородой - он с женой - тётей Верой какое-то время жил у нас. Это был брат моего деда - дядя Вася. Старообрядец - он утром, встречая меня, ласково гладил по голове и говорил :"Деточка, помни, что послушание дороже поста и молитвы..."
В нашем доме за большой кухней была мастерская. Её сдавали Степановым-Логуновым. Никита Иванович - глава семейства был толстовцем, потом семья стала баптистской. Делали они свечи для церкви. В мастерской однажды возник пожар, все боялись за дом, но обошлось: его вовремя потушили.
Тула. Часть 2.
Впечатления
Была у нас конюшня, амбар и сад. Дворовые ворота, на запоре, калитка и парадное крыльцо. Были лошади и пролётка.
Однажды вечером мы на извозчике на модных узких санях ездили с бабушкой к портнихе Каменской. На обратном пути впервые увидел багровое небо. Зарево то блекло, то вспыхивало. горело где-то за рекой. Было тревожно и тоскливо.
Однажды в праздник пошёл гулять с бабушкой по городу. На Советской улице в булочной в витрине увидел большую (больше метра) мельницу из шоколада, рядом мешочки с сахаром - вместо муки. Никак не мог оторваться.
В другой раз в начале осени мне одному удалось уйти из дома в сад. Что за чудо увидел я там...Справа - у глухого высокого забора битый кирпич и камни, а на них куст каких-то красных ягод. Тропа ведёт к беседке. а около неё жасмин, сирень и ирисы. Тихо. солнечно, поют птицы. Впереди, за щелястым забором у соседей Авериных кто-то по площадке водил лошадь, тонконогого скакуна.
Но вот дунул ветерок и от других соседей через забор перелетели красочные этикетки для бутылок: у соседей был небольшой заводик фруктовых вод. Забор у соседа Пашинина (?) был высок и без щелей. мне захотелось узнать, что же там такое. Где-то на середине забора меня увидел отец. Единственный раз в жизни он отстегал меня ремнём. Обычно же мы с ним жили дружно. Иногда из длинных палок или хворстин он делал пару "рапир" , мастерил к ним рукоятки, а на концы для безопасности закреплял либо ком бумаги, либо тряпичный шарик. Мы с ним увлечённо фехтовали. Делал он мне и лук со стрелами, и я, лежа на полу, стрелял по точёным деревяшкам, изображающим войско.
Не помню. что у нас было, пианино или рояль, но помню, что когда мама садилась и ударяла по клавишам, я не выдерживал и плакал. поэтому она почти никогда не играла. Зато, бывало едва заслышу игру духового оркестра, идущего впереди солдат, я бросался к окну и долго ещё стоял, потрясённый затихающей бравурной музыкой.
Помнится мне, как я любил слушать мамино чтение. Говорят, я одолевал её и без конца. едва она клала на стол книгу, просил :"Титай, титай ещё!"И она читала необыкновенно яркие красочные книги В.Желиховской "Как я была маленькой" и книгу английского писателя "Маленькая принцесса" о бедной девочке, выгнанной из пансиона и оказавшейся сказочно богатой: отец её умер в Африке и оставил ей огромное наследство. Звали её Сарра Крю.
Помню, в жаркий летний день мы с мамой шли по Туле, кажется, по улице Коммунаров вдоль высокой кирпичной стены и наконец попали на кладбище. Там мама грустно сидела у двух больших памятников:один прадедушки, другой - деда. Вероятно, целы они и сейчас.
Примечания
дядя Вася, двоюродный брат деда автора, Николая Михайловича Салищева - Василий Никитович Салищев, известный тульский купец-самоварщик, старообрядец, на деньги которого была построена старообрядческая церковь Благовещения Пресвятой Богородицы на ул. Демидовской, в которой сейчас распологается "Горсвет"
Отец автора, Венедикт Иванович (1897-1954),тоже был купеческого звания, был коллекционером: собирал оружие, книги и фарфор. Потом с женой, Антониной Николаевной Салищевой, они переселились в Москву, его дважды ссылали в ГУЛАГ: в первый раз - строить Москву-Волгу, второй раз в Монголию. Вернулся он из Монголии в 54-м и умер почти сразу.
Полностью дневник Игоря Венедиктовича Фролова можно прочитать здесь