Воспоминания о Туле художника В. Рождественского
На задворках улицы Мосина, за церковью Флора и Лавра каким-то чудом уцелел дом №7, в котором в 1884 году родился известный художник, учредитель общества художников-авангардистов "Бубновый валет" Василий Васильевич Рождественский (1884-1963). В 1960-е годы вышло малоизвестное издание "Записки художника", в котором были напечатаны интереснейшие воспоминания Василия Васильевича о детских годах, проведенных в этом доме. Сегодня мы публикуем текст, касающийся детства художника, проведенного в Туле:
"Еще в раннем возрасте я узнал из рассказов матери, что она и мой отец-священник жили прежде в селе.
Отец матери, мой дед, рано овдовел, и мать осталась сиротой в возрасте около пяти лет. По ее словам, дед был «поэтической» натурой: прекрасно играл на гуслях и любил пчеловодство. Как старшая дочь при одиноком отце, мать была не по годам развита, в шесть лет умела читать. Рано выйдя замуж, она всю жизнь занималась семьей и хозяйством.
Пожар в деревне, бедность заставили родителей искать нового места. Так как отец окончил семинарию первым учеником, его перевели в город Тулу. Благодаря городскому приходу и службе отца в консистории родители обзавелись небольшим деревянным домом на Старо-Павшинской улице (ныне Мосина - прим. адм.), где я и родился в 1884 году. Мои детство и юность прошли в Туле, среди оружейников, птицеловов и голубятников.
Первые восприятия жизни были у меня зрительными. Вспоминаю наш сад: яблони в высокой траве, усыпанные песком розовые дорожки, старую иву у забора. Помню грядки с цветущими петуниями, скабиозами, астрами, левкоем. В центре сада – цветочная клумба со скамьями вокруг, и недалеко, у соседнего забора, обвитая пасленом беседка в виде маленького домика с цветными стеклами в двери, через них я любил смотреть на сад, и он казался сказочным.
Иногда в высокой траве сада раздавался храп спящего человека: то приезжавший по делу из деревни родственник или односельчанин родителей, тяготясь городской суетой и волокитой присутственных мест, отдыхал на «матери сырой земле», представляясь мне богатырем из слышанных сказок.
В престольные праздники, в сумерки вдоль главной дорожки зажигались цветные бумажные фонарики, и пускался фейерверк, который устраивали старшие братья. Пиротехникой особенно увлекался брат Митрофан, служивший в аптеке. Разноцветные огни римских свечей наполняли меня восхищением.
На дворе жила рыжая корова, ее каждое утро выгоняли на улицу в общее городское стадо, медленно идущее по Старо-Павшинской улице на загородные луга. По вечерам стадо возвращалось, и мы, дети, смотрели в окна, замечая, какой масти идет первая корова – «предсказательница» завтрашней погоды. Заходящее солнце золотит колокольню, и мирный вечер спускается на землю. На дворе пахнет парным молоком, струящимся в подойник с однообразным звуком, напоминая о конце дня и скором сне…
Пока мой реальный мир ограничивался домом, забором двора и садом, выходящим в неведомый мне переулок с большим кирпичным корпусом брошенного старого завода. Смутно вспоминаю, что однажды отцом была устроена поездка на лошадях за город всей семьей, куда — не помню. Река, луг, лес, увиденные мной впервые, произвели огромное впечатление, оставшись в моем представлении, как сон.
Большая семья, состоявшая, кроме меня, из шести братьев и трех сестер, не считая сирот — племянников отца, жила дружно. Старшие, помогая матери, которую мы все очень любили, присматривали за младшими, что сближало нас. Когда мне было лет пять, в реке Упе утонул мой брат Григорий, он был старше меня года на три. Мать тяжело переживала потерю. Мое сознание не сильно отозвалось на случившееся, и я, воспользовавшись растерянностью в семье, один вышел на улицу, направляясь к реке. Это было обнаружено, я приведен к матери. Хотя она очень меня любила, но решила наказать. Полученный урок привил мне чувство ответственности за свои поступки. и я запомнил его. Но дружба с матерью после этого не нарушилась.
С возрастом мой кругозор расширяется, двор и сад становятся тесными. Мы жили около церкви Фрола и Лавра, кругом нее шел проезд, в нем стоял наш дом. Проезд был довольно широк, и там, где не ездили, росла гусиная трава, — прекрасное место для детских игр. Через окна с железными решетками в подвале церкви с проезда можно было видеть идущих по улице людей, что занимало меня: фигура человека срезалась окном, шли одни только ноги, и это казалось фантастичным. В жару из подвала тянуло сыростью и прохладой. На зеленой поляне проезда происходили встречи с соседними ребятами, шумные игры: в палочку-выручалочку, горелки, лапту, ладыжки (бабки); бесконечное пускание змея под аккомпанемент визгливых, скользящих в небе стрижей, которые жили под крышей церкви.
Зимой наша детская жизнь оживлялась катанием на салазках и ледянках с горы, устроенной в саду, беганием по политым дорожкам на коньках и лихими поездками по улице на «порожняках» — розвальнях, в которых мчались домой с базара подвыпившие крестьяне. На рождестве в комнате стояла душистая елка, украшенная разноцветными фонариками и золочеными орехами с сюрпризами. Помню игры в прятки, жмурки и тихие вечера, овеянные заботой и лаской матери.
Во время масленицы ходили со старшими на Хлебную площадь, где в балаганах смотрели увлекательные пантомимы, петрушку, канатоходцев и наездниц, скачущих на нарядных лошадях. А сияющая разноцветным бисером карусель. Какое удовольствие кружиться под музыку верхом на коне! Если замерзнешь на улице, тут же можно выпить за копенку стакан горячего сладкого сбитня, пахнущего медом и душистыми травами.
Постом, правда, скучно: однообразный, унылый церковный звон и гороховый кисель с постным маслом. Зато под колокольней можно купить окрашенного и позолоченного жаворонка из теста с детками на крыльях. Если его подвесить на трех нитках, связанных вместе, к верхней оконнице, почувствуешь близость весны.
Иногда в наш дом приезжали крестьяне из глухих мест Тульской губернии, с родины матери — Красивой Мечи. В лаптях, в домотканых клетчатых паневах, высоко повязанные яркими платками, женщины производили большое впечатление, а их толстые сдобные ржаные лепешки, которые они привозили в подарок, казались особенно вкусными. Мать отдаривала всех: курящие крестьяне получали сшитые заранее из цветных красиво подобранных ситцевых уголков кисеты с махоркой, а женщины — платки. На дворе стояли телеги, фыркали лошади; куры и воробьи суетились у просыпанного овса; сено напоминало о запахе лугов.
В ярмарочные дни вся наша улица гудела, свистела, и мы, конечно, не отставали от надоедающих взрослым концертов, пока не ломались дудки, не разбивались свистульки.
Помню, прижимаясь к старшим, стою около церкви и с любопытством смотрю на страшных темных людей, ими пугали меня в раннем детстве: по улице растянулся цыганский табор. Впереди шли с посохами библейского вида бородатые старейшины. На их темно-синих кафтанах висели большие, как куриные яйца, серебряные пуговицы. По нашей Старо-Павшинской улице тянулась бесконечная вереница крытых повозок, запряженных парами, тройками лошадей, наполненных скарбом — подушками, перинами. На них сидели цыганки в пестрых платьях, из всех мест торчали кудрявые головы цыганят. К некоторым повозкам были привязаны кони разных сортов и тощие волкообразные собаки. Жители улицы — взрослые, дети — выходили смотреть на это необычное зрелище. И мы стояли долго, пока не проезжала последняя повозка табора, уходящего в свободные просторы за город.
Освоив пространство двора, сада и проезда перед домом, детская мысль стремилась узнать, что делается на колокольне, откуда часто разносились гудящие звуки большого колокола. Как-то на пасхе я упросил брата взять меня туда. Взбираться пришлось долго, по внутренней винтовой каменной лестнице; местами проходили в темноте, нащупывая кирпичные стены. Когда поднялись выше, было неприятно ощущать сотрясение колокольни от
звона, а приблизившись к люку, выходящему на площадку звонницы, я зажал уши и с трудом подошел к решетке пролета. Расстояние до земли, маленький наш дом, сад, маленькие люди неприятно поразили меня, долго пришлось привыкать к пространству. Потом мне даже нравилось бывать наверху, рассматривать оттуда знакомые места Тулы.
Однажды я пробыл на колокольне целый день, с интересом наблюдая пожар разгромленного буфета в городском саду, около кремля. Дело было так: в расклеенных заранее по городу афишах сообщалось, что такого-то числа, в таком-то часу из кремлевского сада на воздушном шаре поднимется госпожа такая-то (следовала фамилия), вход платный. Все шло хорошо: в назначенное время сад полон публики, играет музыка. Еще больше было народа за садом у моста. Этим необычным событием заинтересовались главным образом «казюки», настроенные всегда деятельно и пытательно, подобно лесковскому «Левше». Очевидцы рассказывали потом, что в назначенный час шар по неизвестной причине не поднялся. Казюки, хотя и ожидали зрелища за решеткой сада бесплатно, должно быть, не вынесли пренебрежения и, обладая сильным темпераментом, разломали ограду, разгромили буфет, а после, заливая свое огорчение вином, подожгли его. Пожарные боялись гасить. Черный дым стоял над кремлем. С колокольни было видно пламя горящего буфета, и шум подвыпившей толпы долго разносился по улицам. Воинственный народ туляки!
Бывая часто на колокольне, я даже научился звонить: справлялся один с четырьмя колоколами, работая обеими руками и ногой. Мои колокольные мелодии были приятны, и церковный сторож не гонял меня за какофонию.
Завтра престольный праздник Фрола и Лавра, покровителей четвероногих, — будут святить лошадей. За несколько дней мать начинает готовиться к празднику. Придут родные, гости, поэтому в доме появляются разные яства, и мне особенно нравятся фруктовые желе в виде красивых крепостей с разноцветными трясущимися башенками.
С раннего утра в проезд, на поляну у церкви, приводят лошадей всех пород и мастей. Сидя с братьями и сестрами у открытого окна, я любуюсь красивыми конями. Все вокруг наполняется шумом, ржаньем, всюду оживление!
Наконец, кончилась обедня. Церковный сторож выносит к наружному выходу из церкви столик с иконой праздника и медный кувшин с кропилом."